Фраза заголовка сформулирована великим человеком, полиматом (универсалом, энциклопедистом), в лицо которого знают, полагаю, почти все жители планета Земля, ну, кроме, возможно, индейцев Амазонии и папуасов Борнео. Он на ту же тему: «Глаза хозяина делают больше работы, чем его руки».
В 1945 году Перси Спенсер, инженер Raytheon Manufacturing Co., одной из крупнейших компаний американского ВПК, среди разработок которой пэтриоты, томагавки и стингеры, работал над своим магнетроном (генератором высокочастотных радиоволн) и обнаружил, что шоколадка, которую он купил для перекуса, расплавилась. Лежала она в кармане или где-то сбоку неважно, версии легенды разные.
Важны последствия. Предположим, шоколадка расплавилась не у американского, а советского инженера из суперсекретного военного НИИ. Что было бы? А ничего. Последнему платило государство для создания средств уничтожения людей, иных вариантов срубить бабло у него не было. Платили-то, несомненно, больше, чем в среднем по стране. Возможно в разы.
Если он жил в закрытом городе, каком-нибудь Арзамасе-16 или Челябинске-40, даже пиво и колбаса в магазине постоянно и без очереди. А возможно ещё колготки для жены, интересные книги... Но в Хургаду или Кемер, а даже в Слнчев Бряг со второй формой его хрен пустили бы. Вот тебе Крым с Сочи и не чирикай. Хотя путёвку дали б не в фанерный домик с удобствами во дворе, а в пансионат с санузлом в номере. Невиданная по совковым меркам роскошь.
То есть, погрустит советский инженер о расплавившейся шоколадке и забудет. Практической пользы никакой. Иное дело американский. Тот сразу задумался, какую выгоду лично для себя можно извлечь из данного факта. Через фирму-работодателя, но с личным авторством, согласно контракту на иное права не имел, 8 октября 1945 года Спенсер подал заявку на патент с названием «Способ обработки пищевых продуктов».
Идея нагрева пищевых продуктов или чего иного радиоволнами, а также практические работы имели место и ранее. В 1933 году на выставке в Чикаго демонстрировалось устройство для нагрева продуктов, разработанное инженером Westinghouse Electric Corporation, гражданином США И.Ф. Муромцевым. До практического применения, однако, не дошло.
Не раз уж писал, от идеи до товара расстояние в годы, а то и века. И, разумеется, в миллионы и миллиарды денег. Идею паровой машины выдвигал современник Христа Герон Александрийский, вертолёта, автомобиля и танка Леонардо да Винчи. А сделали когда?
Заслуга Спенсера в том, что он разработал оптимальную конструкцию и режим. Длина волн и прочее. В результате появилась возможность выпуска изделий. Первую микроволновую печь размером с холодильник и весом 340 кг Raytheon Manufacturing Co. выпустила в 1946 году. Естественно, в быту такое было неприемлемо, делали для армии и флота.
Позже лицензию продали фирме Tappan, с 1955 года те начали выпуск бытовых микроволновок по $1295. Для пятидесятых очень дорого, но так обычно и бывает. Первые мобильники Motorola в восьмидесятые $3500 стоили. А первые серийные микроволновки стала выпускать фирма Sharp в 1962 году. В СССР производство освоили на ЗИЛе и ЮжМаше в начале восьмидесятых. В продаже не видел, даже не слышал. Вот про кухонный комбайн от того же ЮжМаша хотя бы слышал.
Спенсер после микроволновки подавал ещё патентные заявки на высокочастотные устройства для приготовления попкорна и кофе. Но эти изделия в производство не пошли.
А теперь снова к советскому инженеру из секретного НИИ. Мог бы он, как Спенсер разработать оптимальную конструкцию и режимы? Несомненно. На инженеров в СССР учили хорошо. Курчатову сказали сделать бомбу, как у американцев (тут и разведка помогла)- сделал. Туполеву велели спроектировать самолёт, как B29, который на Дальнем Востоке сел. (Существует байка, что «отец народов» распорядился сделать точно такой же) Разобрали по винтику, выпустили чертежи, назвали Ту-4. Королёву поручили ракету, как у фон Брауна сбацать, сбацал Р1- почти полную копию V2. Так ведь потом более мощные модели стали делать, вплоть до Р7, которая до США могла долететь. Заодно на ней спутники и космонавтов запускали.
Только вот на@уя советскому инженеру изобретать микроволновку? Если бы ему в план включили, другое дело. А кто включит-то? Только Госплан, который на проспекте Маркса (Охотный ряд), где Дума сегодня заседает. А Госплан когда включит? А когда в Цивилизации Добра, Полезных Ништяков, Ровных Дорог и Чистых Туалетов начнут серийно выпускать. Тогда и поручат какому-нибудь заводу. Те разберут по винтику буржуйский девайс и слепят с него свой. Не обязательно на сто процентов, но очень похожий.
Почему? Да потому что там «моё», а тут «наше». И фсем фсё пох. «Гудит, как улей большой завод, а мне то @уле? Е@ись он в рот». С тезисом «Моё лучше, чем наше» очень хорошо согласуются высказывания Вен.В. Ерофеева: «Ценные вещи создаются только в «мире, где всё продаётся и покупается»» и нобелевского лауреата по экономике Фридриха Августа фон Хайека: «Погоня за прибылью- единственный способ, при помощи которого люди могу удовлетворить потребности тех, кого они вовсе не знают». Захотел Перси Спенсер бабла, миллиарды жителей планеты получили микроволновку. Так и про всё прочее: автомобили, компьютеры, смартфоны...
Ещё сюжет. В СССР вообще-то не только пиво, колбаса и гондоны были дефицитом, товары производственного назначения тоже. Это сейчас снабженцы нередко берут взятки у поставщиков, так называемый откат. В былые времена, когда всё было «наше», они их давали. Ездили по заводам и упрашивали отделы сбыта отгрузить им металл, подшипники, насосы... У А.И. Райкина сюжеты на тему были.
И среди прочих дефицитов, таковым являлся различный прокат из нержавеющей стали. Не видел, но рассказывали, заборы коттеджей (убожество, конечно, никакого сравнения с нынешними) директора и главного инженера одной из АЭС были изготовлены из дефицитных нержавеющих труб. Замечу, частным лицом по советским законам никоим образом проданы быть они не могли.
Аналогично дефицитом был тонкий лист 1 мм из нержавеющей стали 08Х18Н10Т. Чего конкретно из него делали на Большом заводе, который гудел, как улей (см. выше), не помню. Листы на завод поставлялись размером метр на два, их кроили и получались остатки 475х950 мм, другой размер поменьше не помню.
Знаете что с ними делали? Отправляли в шихту, то есть, в металлолом, на переплавку. Объёмы производства большие были, эти прямоугольники из миллиметровой нержавейки в металлолом шли тоннами. Потому что фсё вокруг «наше» было и фсем пох. Советский гегемон, однако, не только водку пьянствовать умел, как «наше» превратить в «моё» соображал быстро.
Лист 475х950, свёрнутый в обечайку, давал объём примерно 50 литров, кусок, что поменьше 30 литров. Донышко и крышку делали из того же листа, выдавливая отбортовку на токарном станке. Плюс ручки. В вечернюю или ночную смену, разумеется, когда начальства нет. Через проходную изделие, истессно, пронести не могли, кидали через заводской забор. Или в дырку. Периметр завода был огромен, порой в пустынных местах. Насколько мне известно, в семидесятые тема уже шла вовсю. Тридцати- и пятидесятилитровые баки из нержавейки под засолку капусты или иные нужды были у многих жителей пригорода, где завод был градообразующим.
Выделить в цехе закуток, где трое- пятеро умельцев будут хоть малой серией клепать такие баки из отходов и насыщать рынок- нех делать. Конечно, вопрос цены, у завода накладные расходы в тысячи процентов, себестоимость умножается на 15- 20. А создать рядом с заводом в гараже или сарае небольшое дочернее предприятие, где умельцы будут превращать металлолом в «потребительную стоимость»? А кому надо? Это «наше» ведь, а не «моё».
В конце восьмидесятых стали дозированно разрешать «моё». Сразу появилось множество ларьков, где продавались привезённые челноками тайваньские джинсы, турецкие джемперы, «палёные» магнитофонные кассеты «под Сони» с Малой Арнаутской улицы, порнографические картинки, значки с надписями «Борис, ты прав» и «Егор, ты неправ». С едой, конечно, было похуже. Дефицит оной был на протяжении всех семидесяти четырёх лет Софьи Власьевны.
В девяностом я вышел из КПСС, уволился с должности начальника сектора КБ по ядерным реакторам и перешёл в научно-технический кооператив. По трудовой книжке главным конструктором. Только вся наука и техника в СССР финансировалась государством, то есть, печатным станком. К девяносто первому печатный станок уже не успевал за раскрутившейся инфляцией (скрытой, Гайдар позже всего лишь перевёл её в более логичную открытую), финансирование прекратилось.
Председатель кооператива ранее был директором одного из производств завода, он то ли с3,14злил, то ли купил по цене лома на заводе те упомянутые отходы листовой нержавейки. «Наше» превратилось в «моё». Работяги кооператива между делом лепили из них упоминавшиеся баки. Когда государственные деньги закончились, решили делать баки на продажу. Но чтобы продавать надо рекламировать, по сей день мысль многим в России недоступная.
В общем, мал-помалу продажи пошли, но ко второй половине девяносто первого бумажки с нарисованным на них вождём мирового пролетариата постепенно превратились в фантики. Купить на них было ничего нельзя. В коммерческом секторе, где действовал первый закон экономики от Razdolbaeff`a, цены, естественно, были очень высокими. Доля этого сектора была незначительной, потому и так.
В государственной же торговле в конце 1991 года не было почти ни@уя. Отоварить талоны на еду (в Ленинграде с 1989 года, в других регионах раньше, кое-где они были всегда) было практически невозможно. Угроза голода была реальна. На вопрос М.И. Веллера и многих других, а откуда же вдруг мигом появилась еда в начале девяносто второго, отвечу. Отчасти со складов НАТО, операция «Provide hope», в бОльшей, полагаю, мере со складов российских производителей, где она просто лежала и не поставлялась в торговую сеть.
По очень простой причине. Фантики с портретом «самого человечного человека» никому нах не были нужны. Не выполнялось правило первого закона экономики от Razdolbaeff`a, цены устанавливались государством. В 1991 году все совхозы, колхозы, птицефабрики, молокозаводы и мясокомбинаты были государственными, продавать по рыночным (коммерческим говорили тогда) ценам не могли. Хотя, конечно, продавали. Но тайком. Под страхом уголовного наказания.
Несколько отходя от основной темы, а какие были варианты заставить производителей продавать по государственным, то есть, ниже себестоимости ценам? Продразвёрстка? Помните, к чему она привела в 1918 году? Помните о чём голосом Шевчука с 1988 года кричал каждый включенный в розетку утюг? «Предчу-у-у-у-вствие гражданской войны»,- пел «музыкант Юра», Юрий Юлианович. И ведь пахло чем-то таким, в августе 1991 удивительно мирно закончилось.
Легальным был вариант продажи по бартеру. Совхозу, птицефабрике, как предприятию, а также работникам этих предприятий тоже были нужны разнообразные полезные ништяки, которые другие государственные предприятия не продавали по госценам, а по коммерческим выходило очень дорого. По бумагам продавали своё и покупали чужое по государственным ценам, по факту обменивались товаром.
Вот тут-то кооперативу, где я трудился до лета 1992 года, и пригодились те отходы нержавейки. Как кооператив мы могли продавать и по коммерческим ценам, только ведь бак из нержавейки- не первая необходимость по пирамиде Маслоу, заплатить в пять- десять раз дороже, чем в госторговле за еду, даже за тайваньские джинсы человек ещё может, за баки не будет.
Нам фантики тоже не были особо нужны, а вот производителей еды из Ленинградской области наши поделки заинтересовали, мы стали их менять на мясо, яйца, молоко. Менялись мы не только на еду, в 1987 в Ленинграде создали совместное c «Salamander GmbH» предприятие «Ленвест» по выпуску обуви. СтОит ли говорить, что была она супердефицитной, как импорт. А в середине девяностых в магазине на Невском ботинки совершенно свободно купил. Потом «Ленвест» обанкротился. Конкуренция, однако, Китай попёр.
Наступил 1992 год, в котором фантики по взмаху волшебной палочки Егора Тимуровича превратились в деньги, а бартер как-то стал постепенно сходить на нет, хотя прожил ещё несколько лет в виде взаимозачётов.
Вышеизложенное к тому, что в системе, где всё «наше» вполне себе ценный продукт (остатки раскроя нержавеющих листов) имеет практически нулевую стоимость, а там, где «моё» личный интерес всегда придумает, как эти остатки использовать, приплюсовать добавочную стоимость и создать ценный продукт. С которого, между прочим, и налоги в бюджет пойдут. Вот потому, вопреки теории «сына юриста» из Трира более чем полуторавековой давности, производительность труда там, где «моё» в разы больше, чем где «наше».
Комментариев нет:
Отправить комментарий